Современное изучение крестовых походов, как и египтология, ведет свое начало с Египетского похода Бонапарта. Если бы не его восточная кампания, Франсуа-Рене Шатобриан, Жозеф-Франсуа Мишо и Гюстав Доре не совершили бы своих паломничеств в Святую землю и не были бы очарованы эпохой крестовых походов.
Султан Селим III, в свою очередь, не мог полагаться на своих английских, российских и австрийских «покровителей»: эти три страны объединял общий интерес — не позволить революционной Франции захватить все Средиземноморье. Они также твердо решили устроиться за богато накрытым восточным столом, с французами или без них, и полакомиться остатками империи, еще несколько десятилетий назад простиравшейся от Дуная до Тигра и от Волги до верхнего течения Нила. Поэтому Великий султан заключил соглашение с Францией, которое в полном объеме возобновляло капитуляции, и его вполне устроил выгодный для Франции Амьенский мирный договор 1802 года.
Политика Наполеона, ставшего 2 декабря 1804 года императором Франции, в отношении Блистательной Порты была двусмысленной, но основанной на явном сочувствии к исламу. Еще в молодости Наполеон увлекался тем, что позже назвали «ориентализмом»: он читал «Историю арабов» Франсуа Ожье де Мариньи, высоко ценил «Путешествие в Египет и Сирию» и «Соображения о войне турок с русскими» Константена-Франсуа Шассебёфа, графа Вольнея, опубликованные в 1788 году. Известно, что, обсуждая с Гете вольтеровского «Магомета», Бонапарт вставал на защиту ислама и Пророка. Интерес к Востоку соседствовал у него с явной симпатией к крестовым походам (здесь точка зрения Бонапарта была противоположна вольтеровской). Пропаганда Первой империи была направлена на утверждение превосходства Франции и заявляла о преемственности наполеоновской политики с политикой наиболее выдающихся французских монархов, от Людовика IX до Людовика XIV.
Наполеоновская эпоха была — в историческом масштабе — краткой, но тем не менее оставила Европе обширное наследство: помимо гражданского Кодекса и идей либерализма, оно включает и египтологию, родившуюся во время его египетского похода. Египтянам он оставил в наследство мысль о том, что революционные идеалы и ислам могут быть совместимы между собой: именно из их скрещения выросли первые масонские ложи. Что же касается идеи крестовых походов и ее возрождения, то она поддается рассмотрению с различных точек зрения. Рассмотрим некоторые из них.
Первая принадлежит Шатобриану. В 1811 году, когда Империя была еще на подъеме, он отправился в Святую землю. Это было, с одной стороны, ознакомительное путешествие в духе XVIII века, но с другой — традиционное христианское паломничество; известность получил труд Шатобриана «Путешествие из Парижа в Иерусалим» с описанием впечатлений от этой поездки. Путь Шатобриана проходил через Тунис. Десять лет спустя, уже начав политическую карьеру (и выслужившись сперва перед Бурбонами благодаря памфлету против Бонапарта), Шатобриан, опираясь на собственный опыт, в речи перед парламентом заклеймил новый всплеск пиратства на североафриканском побережье и, напомнив о славном прошлом Франции, призвал к новому крестовому походу. Его слова три года спустя, в 1819 году, повторил Пьер Деваль, французский консул в Алжире. В 1822 году Джанпьетро Вьессо в небольшой книге, изданной в Женеве, призывал европейские державы к объединению под одним знаменем затем, чтобы заставить корсаров северо-африканского побережья слушаться «голоса справедливости и разума»[40].
При таких обстоятельствах началось завоевание французами Алжира. Это была последняя попытка короля Карла X вернуть себе популярность и остановить нарастающую антипатию к своей персоне, которая и привела в конце концов к его свержению. Его родственник и преемник, «июльский король» Луи Филипп продолжил колониальную экспансию, ссылаясь на историческое наследие (крестовые походы) и на необходимость содействовать распространению цивилизации. При этом либеральном и конституционном монархе пять залов в Версальском дворце были украшены фресками на тему крестовых походов. Наполеон III исповедовал те же взгляды, поощряя деятельность научного «Общества Латинского Востока», которое опубликовало «Собрание хроник крестовых походов».
Религиозная проповедь (звучавшая, надо признать, приглушенно), рост колониальных аппетитов, представления об особой «миссии» Европы, призванной принести неевропейским странам политическую свободу и содействовать их правовому, общественному и техническому прогрессу, — все эти соображения (в разных пропорциях) использовались для обоснования военных походов в Азию и Африку. Иногда в ходе этих экспедиций воскрешались идеалы крестовых походов — но, как правило, лишь в пропагандистских целях. Эта тема, с различными вариациями, звучала во время французской экспедиции в Тунис (1881–1883); кампании британского генерала Гордона против Махди (Мухаммада Ахмада), вождя суданских повстанцев (1884–1885); итало-турецкой войны (19 111 912); войны испанцев с риффскими племенами в Марокко (1921–1926), в которой отличился молодой галисийский солдат Франсиско Франко (позднее он станет вождем совсем другого крестового похода); и наконец, двух войн Италии против христианской Эфиопии, которую в XV–XVI веках генуэзцы и португальцы считали потенциальным союзником против мусульман.
Экзотические павильоны
«Ты смотришь с улыбкой на землю, которую грабишь». С этими словами Габриэле Д'Аннунцио обратился к Италии в 1911 году, во время итало-турецкой войны. На протяжении многих столетий, но особенно часто — с конца XVIII до начала XX веков, европейцы, от Вольтера до Киплинга, смотрели с улыбкой на земли, которые они грабили. И они влюблялись, как, вероятно, похитители и тюремщики порой искренне влюбляются в своих жертв, которые платят им тем же, — или считают, что платят. В то время как лорд Байрон отправился на помощь грекам, страдавшим от турецкого гнета, и умер от малярии в Миссолунги в 1824 году, его соотечественники и представители других европейских народов пополняли музеи и частные собрания различными предметами и археологическими находками с Востока, а свои банковские счета — доходами от грабежа.
Любовь, вполне возможно, смешивалась здесь с модой на все восточное, но она была искренней. В 1826–1829 годах Вашингтон Ирвинг, находясь на дипломатической службе, не раз посещал Гранаду — в то время пыльный провинциальный городок. Одновременно с этим, в 1826 году, вышли «Приключения последнего из Абенсерахов» Шатобриана. Ирвинг и Шатобриан своими произведениями вызвали во всей Европе увлечение великолепными руинами Испании. Жерар де Нерваль в 1842–1843 годах странствовал по мусульманским странам; его «Путешествие на Восток», длинное и восторженное, сильно повлияло на Теофиля Готье, Гюстава Флобера, Виктора Гюго, Пьера Лоти, а также художников-ориенталистов.
В Европе девятнадцатого века множились дворцы и павильоны в различных стилях — «турецком», «мавританском», «в стиле Моголов»; она была покрыта неоготическими церквями, вокзалами и даже фабриками. Псевдо-Восток и псевдосредневековье были убежищем от современности, параллельной реальностью, объектом восхищения и вожделения, чем-то отталкивающим, но одновременно — и в гораздо большей мере — притягательным.
Совершенно иным был образ Европы в исламском мире. В 1785 году в Стамбуле было совершено покушение на премьер-министра реформатора Халиля Хамида, а также на других «друзей Запада»; Хамида бросили в Босфор, повесив на шею табличку с надписью, из которой следовало, что он ненавистник шариата и Османской империи. Тем не менее, султан Селим III, занявший престол в судьбоносном 1789 году, продолжал посылать молодежь из аристократических семейств на обучение в Европу. Он открыл посольства во многих европейских странах и начал проводить осторожные реформы, стремясь заложить фундамент нового, современного государства — современного в западном смысле слова: дисциплинированная армия, неподкупные и работоспособные чиновники, упорядоченная финансовая система и экономика, управляемая на основе четких принципов. Эти реформы были необходимы для выживания Османской империи, — иначе Запад легко расправился бы с ней. Французская революция и последующая реставрация монархии Бурбонов продемонстрировали туркам, что, несмотря на смену режимов в европейских странах, развитие финансовой системы, экономики и техники продолжало идти в одном и том же направлении.
Победа антинаполеоновской коалиции над Францией и две русско-турецкие войны (1803–1812 и 1828–1829 годов), как тогда казалось, поставили Турцию в зависимость от царя. Это означало, что теперь русский флот господствовал на Черном море и мог свободно входить через проливы в Средиземное море. Такая ситуация побудила французов и англичан объединить силы против России, а греков — восстать против турок, что сыграло на руку Мухаммеду Али. Мухаммед Али был османским чиновником, албанцем по происхождению, ставшим в 1805 году наместником Египта. В 1811 году он жестоко и предательски расправился с оставшимися мамлюками, после чего энергично приступил к делу модернизации. Ближайшим помощником Мухаммеда Али был его сын Ибрагим (1789–1848), умерший раньше отца: он одерживал блистательные победы с армией, организованной по европейскому образцу. Он захватил в 1818 году западную часть Аравийского полуострова (Хиджаз) со святыми местами мусульман — Меккой и Мединой, нанеся унижение правившим в Аравии ваххабитам; он был сторонником жестокого подавления греческого восстания; и, наконец, он блестяще сражался с турками в Сирии, когда его отец открыто восстал против Порты с целью добиться независимости Египта. После взятия Акры в 1832 году он начал воплощать в жизнь свою дерзкую мечту — завоевание всей Османской империи. Он разрешил европейцам беспрепятственный доступ в Святую землю (британцы в 1838 году открыли там консульство), отменил плату за въезд в святые места, которая веками служила для обогащения османских правителей, являясь бременем для паломников.
